У лазарета никого не было. Учитель заглянул внутрь и обнаружил кучу пустых коек.
И знакомый стул, за которым сидела Татьяна. На ней был все тот же белый халат. Она выглядела так же, как и вчера. Возможно, даже успела сходить к себе в пилон и выспаться.
Татьяна увидела их, ее брови удивленно поползли вверх. Проклятье, неужто он в самом деле изменился?
– Вы тут! – воскликнула Татьяна, подбегая к Иону с Эльзой и обнимая их.
– Ну, мы же тебя не оставим, – рассмеялся Ион. – Долго рассказывать. А где Давид?
– Не знаю. Я была у себя, а когда вернулась, его уже куда-то увели.
– У него были изменения?
– Нет, ему лучше не стало. Эльза, девочка моя, ты снова чумазая вся! Где вы лазили-то, что видели?
– Ох, – Ион сел на койку, и пружины жалобно заскрипели. – Давай я сначала Кипарису отчитаюсь, хорошо? Потом загляну к тебе на чай, там и побеседуем.
Эльза тем временем добрела до угла и завернулась в какие-то тряпки, лежащие на полу. Они напоминали остатки одеял, которыми жители иногда оборачивали трубы. Теперь на эти рваные шмотья ткани было неприятно смотреть.
– Что она делает? – спросил Ион.
– Она тут обычно спит.
– Так нельзя, – заволновался учитель. – Ей нужна нормальная кровать. Ей нужен уход, ей нужно…
– Вот и поговоришь об этом с Кипарисом. Он же теперь будет тебя слушать, надеюсь.
– Не вижу причин, почему бы ему начать это делать. Хотя было бы хорошо. Мы с ним договаривались, что он поможет с нормальной организацией школы.
Ион осмотрел пустые койки.
– Знаешь что? – сказал он. – Я люблю это зрелище.
– Какое зрелище?
– Пустые больничные кровати. Значит, никому не нужна сейчас помощь. Все здоровы и счастливы. У вас в столице это, наверное, редкость.
– У меня наоборот, – сказала Татьяна. – Люблю, когда хоть кто-то есть. Если человек лечится – это значит, что он нашел для этого время и средства. Значит, ему выпал момент затишья. Пустые койки обычно бывают перед войной или при общей тревоге. Тогда люди собираются с последними силами, и на то, чтобы следить за здоровьем, у них просто нет времени.
От таких слов Иону самому захотелось лечь. Он уже планировал так и сделать, когда внутрь вошел Кипарис – столь же подтянутый, хотя и не настолько свежий, как вчера.
– Вернулись, – сказал он. – Ну, как там? Есть прогресс?
– Смотря что им считать, – ответил учитель, радуясь возможности пропустить обычный ритуал приветствия.
– Понятно. Таня, ты нас не оставишь?
– Оставлю, – сказала Таня, снимая халат.
– Забери Эльзу, – попросил учитель.
– Куда забирать? – спросил Кипарис. – Зачем?
– Ее нельзя держать среди такого мусора.
– Хорошо, пока заберу к себе, – сказала Татьяна. – Поспит у меня в пилоне. Я могу идти?
– Да, Танюш, иди. На сегодня ты свободна.
Когда Татьяна с сонной Эльзой вышли, в дверном проеме мелькнули вооруженные люди. Ион молча посмотрел на них. Оно и понятно, Кипарис вряд ли примчался один. А ведь совсем недавно ему не нужна была охрана для перемещения по собственной станции.
Кипарис уселся в кресло Давида и отодвинул лампу подальше. В ее свете профиль смотрителя резко выделялся. Казалось, он смотрит на учителя с непонятной надеждой.
– Ну, рассказывай, – сказал смотритель, перейдя на откровенно панибратский тон. Еще бы, за драгоценную печать в паспорте себе можно и не такое позволить.
– Подождите, – сказал Ион. – У меня в башке все путается. Не знаю, с чего начать.
– Не спеши. Попробуй рассказать коротко, что ты видел.
– Коротко – могу. Мафусаила мы нашли, но лечить Эльзу он не захотел и почти сразу после встречи умер.
– Что?
– Убит бойцами Метрограда на поверхности города.
– На поверхности?
– Да. Я же сказал, надо все по полочкам расставить. Я сам не понял, что там случилось.
– Так, – смотритель встряхнул головой. – Ладно, отчет подождет. Сам-то ты что скажешь?
Ион задумался.
Действительно, вопрос был не из легких. В его приключениях веспертил крыло сломит. Что было важнее всего?
Виды ночного города? Картина открытого мира? Силуэт на крыше? Падение с моста на дрезине? Собачья морда в луче фонаря? Глаза убитых им наемников? Десятки обращенных к нему напуганных лиц на Красном Хуторе? Синяки на руке от хватки Эльзы?
Все было одновременно и символом, и сутью. Что такого он должен вспомнить, если все сводится к одному и тому же – что Ион, сидя на Лукьяновской в своем шатре, учил детей познавать мир, при этом сам толком этого мира не зная?
– Мне не удалось выяснить что-либо про Эльзу, – сказал он. – Я старался, как мог. Если Эльза в самом деле знает Давида, то эту тайну нам уже не открыть, пока что-то не изменится само собой.
– Они могут быть красными?
Учитель молча глядел на смотрителя.
– Ну? – настаивал Кипарис. – Могут? Эта девчонка и парень с поверхности – могут быть с «красной» станции?
– Знаете что, смотритель? – начал Ион. – Мне очень нравится ваш вопрос. Он так звучит, как будто подразумевает возможность утвердительного ответа. Предположим, я скажу, что могут. Вы бы удивились?
Смотритель собрался с мыслями.
– Возможно, – сказал он. – Я бы точно испугался. Хотя я не повторю этого перед людьми. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
– Очень хорошо понимаю, – сказал Ион. – Без обид, Кипарис, но ваше положение в метро очень уязвимо. У «Скифа» своя власть, у «Киммерии» своя. Красный Хутор переживает терки с Бориспольской. Осокорков теперь целых две штуки. По туннелям бродят люди, похожие на сталкеров Метрограда, а наверху теоретически может разгуливать половина восточного метро. Особой лояльности к Кресту можете не ждать. Вам неприятно будет это слышать, но за пределами столицы у народа столько своих проблем, что им попросту до лампочки, существует ли жизнь на Красной ветке или нет. Вот сейчас я сижу здесь, общаюсь с вами, вспоминаю все, что видел, и не могу вспомнить ни одного человека, которому бы не давала спать мысль о красных. Я видел людей, которые добровольно отказались от дома в обмен на возможность набить брюхо. Видел тех, кто отказался от брюха, чтобы получить обратно свой дом или умереть в попытке. Видел мать, которая сокрушалась, что ее дочку никто не возьмет замуж, потому что ей отстрелили ухо. Видел молодых, сидящих на лавочке в довоенных шмотках, которые ждали несуществующего поезда, хотя знали, что он не приедет. Видел одинокого отца, что годами меряет квадратные метры плитки туда-сюда, мучительно размышляя, как там поживает его сын на другом конце метро, куда он не может попасть из-за огромной платы за проход. И вы знаете? Никого из них – ну просто никого – не интересовало, придет ли к ним кто-то с Красной линии. Потому что весь ваш «Красный вариант», смотритель, это не более чем массовое развлечение вашей с жиру бесящейся станции, замкнутой на себя. Вы мне говорили перед уходом, как важно определить истину. Найти ответ на вопрос, выжил ли кто-то на Красной ветке. Я не принес вам ответ, смотритель. Я принес вам освобождение от вопроса. Уверяю, никого за пределами ваших блокпостов эта тема не колышет. Оставьте в покое Давида и Эльзу. Позвольте им жить, как всем. А там посмотрим, куда дорожка выведет.